Бог войны - Страница 106

106

Ей снова захотелось, чтобы война закончилась, чтобы они с Ганноном могли поселиться где-нибудь и зажить нормальной жизнью. Они не много говорили о войне – зачем? – но было ясно, что ее возлюбленный ожидает в грядущей кампании решительной победы Карфагена и Сиракуз. Если учесть размер войска Гимилькона, а также его слонов, такой исход был вполне вероятен. В желании подобного результата было нечто предательское, поскольку Аврелия чувствовала себя настоящей римлянкой, но, казалось, это единственный путь для того, чтобы они вдвоем смогли покинуть город, где она оказалась пленницей, единственный путь, чтобы зажить нормальной жизнью. «Но в любом случае я предательница», – устало думала она. Присяга Ганнона будет означать возвращение в Италию, в армию Ганнибала. Для нее это означало жизнь в войсковом обозе. Ганнон уверял, что она там будет в безопасности, но за те несколько дней, что провела там, Аврелия поняла, что жизнь ее будет далеко не простой. Был другой путь, в существовании которого она не хотела себе признаваться. После всего, что Ганнон сделал для нее – хотя бы спасение от Гиппократа и помощь в похоронах Публия, – мысль о том, чтобы бросить его, ощущалась крайней формой измены. Однако когда на нее наваливались одиночество и печаль, не было сил отогнать эту мысль: она фантазировала о побеге в римский лагерь близ города, о том, как найдет там Квинта… После этого можно отправиться в Регий и выяснить, жив или мертв Луций… Теперь ее мучила другая вина. А что, если он оправился от ран? Так же ли легко он счел ее мертвой, как она сочла его? Женщина сомневалась в этом. Означало ли это, что она должна хранить верность Луцию, а не изменять ему с Ганноном? Нет, решила Аврелия. Ее союз с ним был полезным, но холодным, типичным законным браком. В нем отсутствовал огонь, который она чувствовала к Ганнону. Цементом, скрепляющим брак, был Публий. С его смертью у женщины не осталось ничего, кроме печальных воспоминаний. И она не сможет вернуться в свое фамильное хозяйство, потому что в Кампании из-за поддержки Капуей Ганнибала все еще продолжаются бои. Квинт не вернется туда, пока не закончится война. Единственной возможностью оставалось вернуться в Рим, в дом, где она жила с Луцием. В результате женщина пришла к суровому осознанию: возвращение будет лишь перевозом имущества в другое место и очевидную потерю Ганнона.

Аврелия вздохнула. Жизнь надо принимать такой, как она есть, но это не означает, что нужно навеки остаться заключенной в тюрьму. Конечно, не будет большого вреда, если она рискнет выйти за дверь? Стражники из дворца вряд ли часто заходят в эту часть города. Средь бела дня мужчины не будут приставать к ней. Если ни с кем не разговаривать, ее римского акцента никто не заметит. А кроме того, бани, куда Ганнон брал ее однажды, недалеко. Настроение у нее поднялось. Жизнь продолжается. С Ганноном.

Глава XX

Через день после благополучного возвращения Перы с Креспо по римским лагерям разнеслась весть, что это Аттал выдал заговор, имевший целью открыть городские ворота. Все восемьдесят заговорщиков были замучены до смерти, и, как суровое предупреждение от Эпикида, головы многих из них были выброшены катапультой на ничейную полосу между сиракузскими и римскими укреплениями. Насколько Квинт смог выяснить, головы Мария среди них не было, но он до сих пор с содроганием представлял, что могли сделать сиракузцы с телом друга. Хотелось закончить осаду и отомстить за смерть еще одного товарища. А также раскрыть роль Перы в вероломстве Аттала. Но юноша знал, что это бесплодная затея. Словно в доказательство того, что его тревоги не были беспочвенны, Пера начал заходить в палатки манипулы Коракса якобы проверить, что с Квинтом все хорошо. Его истинное намерение раскрылось, когда однажды он в разговоре упомянул Аттала. Сделав самое бесстрастное лицо, юноша сказал, что там было столько всяких сиракузских псов, что он давно забыл их имена. Похоже, Перу это удовлетворило, но с тех пор Квинт старался не бродить где попало в одиночку, особенно ночью.

Осада продолжалась без всякой надежды на какие-либо перемены. Погода стала теплее и приятнее, и серые, облачные зимние дни превратились в далекое воспоминание. Но дни шли, становилось все жарче, и Квинт с товарищами, покрытые пылью, покорно отдались еще одному знойному лету, заполнив свои укрепления вокруг города. Боевой дух манипулы неизбежно падал. Отправка в дозор, которой раньше хотелось избежать, теперь стала мечтой каждого. Когда Коракс однажды подслушал, как Квинт с Урцием говорят об этом, то рассмеялся и велел им не терять надежды.

– Скажите еще спасибо, что не стоите к югу от города, у проклятых болот, – сказал он. – Люди там мрут, как мухи, от малярии, лихорадки, дизентерии и прочего. Нам, по крайней мере, не приходится тревожиться о подобных вещах.

Слова Коракса не принесли большого утешения, и Квинт с Урцием день за днем продолжали ходить туда-сюда вдоль укреплений, ничего не делая, а только глядя на далекие неприступные стены Сиракуз. Казалось, монотонные будни не кончатся никогда. Но через два дня все изменилось. Вечером, когда Квинт с товарищами сидели около своей палатки, к ним пришел Коракс. Последовали обычные приветствия, предложение вина и неуклюжая болтовня. Как и остальные, Квинт гадал, с чем пришел командир. Обычно у него были свои скрытые мотивы, но гастатам не полагалось спрашивать.

– Вы слышали о спартанце, перехваченном сегодня моряками? – вдруг спросил центурион.

– Нет.

– Его имя – Дамипп. Оказалось, что его послал Эпикид на переговоры с Филиппом Македонским.

106