Бог войны - Страница 34

– Скоро, любовь моя…

Поворошив ему волосы, женщина сделала восемь шагов к стене темницы и повернулась к крохотной решетке, выходившей в коридор. Там никого не было. Никто не появлялся с тех пор, как их посадили сюда. С Публием на руках Аврелия шагала взад-вперед, и ее преследовали стоны и вопли из других камер. Наконец, малыш уснул. Тревожась, что от голода он проснется, она не могла отпустить его, пока мышцы на руках не взмолились об отдыхе. Сын не пошевелился, когда Аврелия положила его на одеяло и накрыла. Стоя, она смотрела на мальчика. Вспоминались слова матери: «Порывистые решения не доведут тебя до добра, дитя мое».

Аврелия собрала жалкие остатки мужества. Что сделано, то сделано. Она решила по морю добраться до Регия, и теперь всем им придется расхлебывать последствия. Вспомнив ужас рабовладельческого рынка в Капуе, где она побывала ребенком, Аврелия взмолилась: «По крайней мере, пусть меня не разлучат с Публием». Разлука была бы хуже всего, хуже смерти. «Смерть… Это ожидает меня?» – безучастно задумалась она.

Никакие душевные приготовления в мире не могли подготовить Аврелию к следующему утру. Солдаты вывели их вместе с другими обитателями темницы во двор. Чуть позже привели еще несколько женщин. Тот же военачальник, который захватил их корабль, велел всем раздеться догола. Тихие рыдания наполнили воздух, так как все поняли, зачем – их подготавливали к продаже, – но у женщин не было выбора. Стараясь уменьшить смущение Публия, Аврелия сделала вид, что это просто игра. На самом деле, конечно, ей было невероятно унизительно. Она не появлялась на людях голой с раннего детства, а замечания солдат и ощупывающие ее руки только усиливали смущение. Из колодца набрали в ведра воды, и рабыням велели помыться. Худшее было впереди. Ноги пометили мелом, чтобы обозначить статус, и запястья привязали к шее. Боги, дайте мне силы, про себя взмолилась пленница, избегая смотреть на кого-либо. Настоящая бесчеловечность. Вот через что прошли Элира, Ганнон и Агесандр. А также все рабы, какими владела их семья. Прежние попытки женщины сопереживать рабам были крайне романтизированы. Ничто не могло подготовить ее к такому.

– Зачем мою маму связали? – спросил Публий, выпятив нижнюю губу.

Аврелия была рада, что солдат не говорит на латыни.

– Это такая игра, любовь моя, – попыталась улыбнуться она. – Теперь мы отправимся в особое место и найдем наши одежки.

– Куда? – спросил Публий.

– Не знаю, милый. Иди за мной.

Пожалуйста, пусть это будет недалеко.

К своему облегчению, Аврелия услышала от другой пленницы, что рабский рынок находится всего в четверти мили. Командир и несколько солдат направились вперед по оживленным улицам, а остальные плелись за ними. Как ни странно, путь оказался не таким страшным, как ожидала Аврелия, потому что мало кто даже замечал их. Это было еще одно горькое лекарство: рабы не удостаивались даже взгляда. Они были низшими из низших.

Публий сначала радостно трусил рядом, но когда толпа стала плотнее, ему стало трудно поспевать за взрослыми. На каком-то этапе Аврелия хотела остановиться, чтобы он догнал маму, но веревка, связывавшая бывшую госпожу с соседней женщиной, дернула и вывела ее из равновесия. Слезных извинений пленницы перед солдатами и обещаний больше так не делать едва хватило, чтобы избежать наказания. Аврелия ограничилась тяжелой затрещиной по уху. После этого она подталкивала Публия перед собой, и хотя он и жаловался, ему приходилось идти вровень со всеми.

Вскоре они прибыли на рыночную площадь. Аврелия была благодарна за маленькую передышку. Терпение Публия нельзя было испытывать дальше, он сильно устал. Ворота во внешней стене и явственный запах моря говорили, что рыночная площадь прилегает к городской гавани. В вышине визгливо кричали чайки, кружа над лотками с едой, протянувшимися вдоль одной стороны примерно квадратной площади. Середину ее заполняли вереницы рабов, рассортированных по полу, возрасту и владельцам. Под солнцем выстроились люди всех цветов и рас: светлокожие римляне, галлы и германцы, смуглые греки и египтяне. Здесь были черные, как деготь, нубийцы и даже пара желтых людей с черными волосами и раскосыми глазами – Аврелия припомнила, что их называют серес. Рабы были старые, средних лет, в расцвете сил, подростки, дети и даже грудные младенцы. Все были голые, и у большинства одинаковое отрешенное выражение лица. Некоторые женщины и дети плакали, но продавцы угрозами и затрещинами быстро заставляли их замолкнуть.

– Здесь мы получим назад свою одежду, мама?

– Нет, моя радость. Сначала мы пойдем с кем-то искать ее.

– С кем?

– Я еще не знаю.

Внимание Публия уже переключилось. Увидев мощного сложения мужчину, жевавшего кусок приготовленной на решетке рыбы, он заявил:

– Кусать хочу! Хочу лыбку.

– Ш-ш-ш, любовь моя! – стала усмирять его Аврелия, но, к счастью, никто из солдат не услышал.

После недолгого совещания женщин выстроили в ряд у помоста в самом центре рыночной площади. Аврелии удалось отвлечь Публия, рисуя ему что-то в пыли у ног.

Пленница обреченно наблюдала за происходящим. Один военачальник за несколько монет приобрел горстку нездорового вида стариков. Для защиты города нужны любые солдаты, сказал он работорговцу. Несчастные должны прочищать участок засоренной канализации. Если они погибнут на работе, это не будет большой бедой. Мать и ее маленького сынишку продали раздельно. Слышались горестные крики обоих, когда покупатели повели их в разные стороны. Какой-то потасканный мужчина – наверное, содержатель борделя – грубо ощупывал всякую молодую женщину, какую мог найти, включая Аврелию и Элиру. Она облегченно выдохнула, когда его внимание привлекли светловолосая готка и ее подруга, темно-рыжая грудастая женщина. Он купил обеих вместе с самой молодой девушкой из группы, в какой стояла Аврелия.