Бог войны - Страница 50

– Карфаген больше и красивее Сиракуз, – сказал карфагенянин, – но у нас нет ничего подобного!

– Вы, карфагеняне, прославились своим городом, своей тягой к странствиям и способностью делать деньги там, где другие не могут. – Клит торжественно чокнулся с ним. – Военное искусство моего народа, может быть, уже не то, как во времена Ксенофонта, Леонида и Александра, но мы сохранили мастерство в искусстве и культуре.

Ганнон рассматривал зал, подавляя благоговейный трепет. Рабы принесли золотые и серебряные кувшины с вином и водой. Такими же были кратеры, которые гости передавали друг другу. От лож и столов из твердых пород дерева до богато расписанных стен и золоченых столбов для ламп все в зале источало качество и роскошь. Семья Ганнона, как и Квинта, была богата, но не до такой степени. И Ганнибал, несмотря на свое положение, не любил демонстрировать богатство. Ганнону впервые пришлось оказаться во дворце человека – Гиерона, – который по сути был царем.

– Хо, Клит! – воскликнул приземистый и почти совершенно лысый человек, возлежавший у стола вместе с компанией знатных сиракузцев. – Привел друга?

– Подойдем, – кивнул Клит спутнику. – Познакомлю тебя кое с кем из моих товарищей.

К тому времени, когда по кругу пустили шестой кратер, Ганнон уже чувствовал себя пьяным. Вино разбавляли водой, но, возможно, не так сильно, как он привык. Следовало пропустить следующую чашу или скоро потянет блевать. Он не имел представления, который час, но, вероятно, было уже поздно. Вскоре после их с Клитом прибытия под восторженные рукоплескания появились братья. Речь Эпикида была остроумной и язвительной, а Гиппократ долго и с напыщенным видом распинался о храбрости собравшихся здесь. Обе речи прошли легко и быстро. Начались тост за тостом, и пол был уже мокрым от возлияний богам.

Неожиданно все затянули пэан – греческий триумфальный гимн; от его мощи у Ганнона пошли мурашки по коже. Друзья Клита, показавшиеся ему приличными людьми, были приветливы и хорошие собеседники. К несчастью, он не услышал ничего, что заинтересовало бы Ганнибала. Девушки-флейтистки и танцовщицы в прозрачных одеждах двигались в толпе, останавливаясь то тут, то там, чтобы показать свое искусство под аккомпанемент музыкантов с лирами и свирелями. Рабы следили, чтобы вино лилось непрерывно. Яства на серебряных блюдах были обильны и изысканны: рыба и всевозможные моллюски, запеченные с травами, фаршированные и поджаренные на решетке. Подали также поджаренного на вертеле ягненка и свинину, и множество только что испеченных лепешек, чтобы заесть соусы. Если б не такая еда, Ганнон бы давно уже валялся на полу.

«Не следовало начинать пить так рано», – смутно подумал он.

Юноша давно опьянел, и, несмотря на перерыв в бане, настроение его шло под уклон. Его намерение удалиться в какую-нибудь более уединенную часть помещения с кем-нибудь из привлекательных флейтисток по-прежнему манило, но он не был уверен, что тело справится с задачей. Мочевой пузырь напрягся, напоминая, что он не выходил помочиться. Теперь самое время. Если он будет выходить и возвращаться, по пути беря по чаше воды у проходящих рабов, то начнет трезветь. Ганнон осторожно встал на ноги.

– Какая-нибудь из девушек вызвала в тебе желание? – с ухмылкой спросил Клит.

– Не одна. Но мне нужно помочиться.

– Зайди в угол, никто не заметит.

– Говори только за себя, – огрызнулся Ганнон. Вряд ли Гиппократу и Эпикиду доложат, если он так и сделает, но у него не было такой отчаянной потребности. – Где нужник?

– Где-то там. – Сиракузец неопределенно махнул рукой в сторону толпы на другой стороне зала.

Ганнон не успел отойти далеко, как с ним заговорил человек, представившийся начальником густобрового. Он от души извинился за поведение своего подчиненного и настоял выпить вместе кратер вина. Когда Ганнону показалось, что прошло достаточно времени, чтобы не показаться невежливым, он извинился и ушел. На этот раз юноша старался избегать смотреть в лицо другим пирующим. Мочевой пузырь был готов вот-вот лопнуть. Даже зрелище обнаженной флейтистки, исполняющей сладострастный танец перед восторженной толпой, не заставило его остановиться. Он прошел по ярко освещенному коридору и подергал несколько дверей. Они были или заперты, или за ними находились чуланы. Но в конце концов ему повезло. Такого великолепного нужника он еще не видел – здесь было несколько деревянных сидений, отверстия которых выходили на наклонный желоб. Ганнон обменялся любезностями с другим посетителем – толстяком, который пускал ветры с такой вонью, что карфагенянин как можно скорее справил нужду и удалился. Немного разочарованный, что его прогулка не продлилась дольше, – он ничуть не протрезвел, – молодой человек направился в противоположную от пиршественного зала сторону. Приятный сквозняк холодил его щеки. Ганнон надеялся, что он дует оттуда, где можно будет посидеть и подождать, когда действие вина ослабнет.

И Фортуна улыбнулась ему. Маленький балкончик, куда он вышел, пройдя пару дверей, не был освещен. Если сесть сбоку, никто не увидит его из коридора. С облегченным вздохом он уселся на каменную скамью и стал смотреть на город. В лунном свете виднелись силуэты черепичных крыш, промежутки между ними заполняла чернота. В вышине сияли бесчисленные звезды. Сбоку он различил крепостную стену. Изредка лаяла собака. Издалека доносился шум набегающих на волнолом волн. Хотелось закрыть глаза.

Он проснулся от холода. Потянувшись и стряхнув усталость, посмотрел на луну. Она начала опускаться на небосводе. «Мелькартова борода! – подумал он. – Я, наверное, проспал несколько часов». Он хотел встать, но, заметив краем глаза какое-то движение, замер. Юноша пожалел, что не проигнорировал приказ прийти без оружия, но его тревога улеглась, когда на соседнем балконе он разглядел силуэт, которого до сих пор не замечал. Это была явно женщина. Она держала на руках ребенка и нежно покачивала его.